<...> Они ступали бесшумно, но их горестные стоны и рыдания нарушали тишину.
Горестные - потому что она умерла. Вот она, перед ними - недвижно покоится на своей маленькой кроватке. И торжественное безмолвие этой комнаты перестало быть загадкой для них.
Она умерла. Что могло быть прекраснее этого сна, пленяющего глаз своей безмятежностью, не омраченного следами страданий и мук. Казалось, смерть не тронула ее, казалось, она, только что из рук творца, ждет, когда в нее вдохнут жизнь.
<...>
Она умерла. Кроткая, терпеливая, полная благородства, Нелл умерла. Птичка - жалкое, крохотное существо, которое можно было бы раздавить одним пальцем, - весело прыгала в клетке, а мужественное сердце ее маленькой хозяйки навсегда перестало биться.
Где же они, следы преждевременных забот, следы горя, усталости? Все исчезло. Ее страдания тоже умерли, а из них родилось счастье, озаряющее сейчас эти прекрасные, безмятежно спокойные черты.
И все же здесь лежала она - прежняя Нелл. Да! Родной очаг улыбался когда-то этому милому, нежному лицу; оно появлялось, словно сновидение, в мрачных пристанищах горя и нищеты, и летним вечером у дома бедного учителя, и у постели умирающего мальчика, и сырой, холодной ночью у огнедышащего горна. Вот так смерть открывает нашим глазам ангельское величие усопших!
Старик взял безжизненную руку и, грея, прижал ее к груди. Эта рука протянулась к нему, когда по ее губам скользнула прощальная улыбка; эта рука вела его, когда они странствовали вместе. Он поднес ее пальцы к губам, потом опять прижал их к груди, шепнул: "Потеплели!" - и, словно умоляя помочь ей, оглянулся на тех, кто стоял рядом.
Нелл умерла и помощь была не нужна ей. Ветхий дом, который она наполняла жизнью, хотя ее дни быстро подходили к концу, сад, за которым она ухаживала, глаза, которые радовались ей, места, которые знали ее тихие задумчивые шаги, тропинки, по которым она, казалось ходила только вчера, - все это потеряло ее навеки.
<...>
Прошло уже два дня, как она умерла. Зная, что конец близок, друзья не покидали ее. Смерть наступила вскоре, после рассвета. Всю ночь с ней разговаривали, читали ей вслух, а к утру она уснула.<...>
Проснувшись, она не бредила и только раз сказала, что слышит нежную тихую музыку. Кто знает - может так оно и было?
Снова спокойный сон, а потом она открыла глаза и попросила, чтобы все, кто был в комнате, поцеловали ее. И когда эту просьбу исполнили, повернулась к старику с мягкой улыбкой - такой улыбкой, забыть которую нельзя, - и обеими руками обняла его за шею. Вначале никто не заметил, что она перестала дышать.
<...>
За все это время ни слова, ни единого слова жалобы! Полная кротости, спокойствия и благодарности к друзьям, она становилась все серьезнее и серьезнее и угасала, как угасает дневной свет летом, переходя в сумерки.
<...>
И вот колокол - тот самый колокол к голосу которого она столько раз с благоговейным чувством прислушивалась и днем и ночью, словно это был голос живого существа, - зазвонил по ней, такой юной, такой доброй, полной такого очарования.
<...>
Тлен тлену, земля земле, прах праху! Скромные венки в детских руках, глухие рыдания, склоненные колени. Горе - искреннее, неподдельное горе!
<...>
Если найдутся на свете люди, не знакомые с чувством пустоты, которое несет за собой смерть, - чувством томительной, гнетущей пустоты и одиночества, которое преследует даже самых сильных духом, когда им на каждом шагу недостает кого-то близкого, дорогого, когда каждый, сам по себе ничего не значащий предмет сливается в их воспоминаниях с любимым существом, каждая вещь в доме становится памятником и каждая комната - могилой, - если найдутся на свете люди, не знакомые со всем этим, не испытавшие всего этого на себе, им не понять, как медленно влачилось для старика время, в какой тоске изнывал он, не обретая того, что искал.
<...>
Того, что неотступно занимало его мысли, в разговоре с ним трогать было нельзя. Умерла! Само слово казалось ему непереносимым. Достаточно было малейшего намека, и у него начинался припадок, как в ту минуту, когда это страшное слово было произнесено впервые. На что старик надеялся, никто не мог сказать. Но в том, что надежда, смутная, призрачная надежда теплилась у него в груди, что он жил ею изо дня в день и с каждым днем томился все больше и больше, - сомнений не было.
<...>
И вот однажды утром он встал чуть свет и, взяв свой мешок, палку, ее соломенную шляпу и корзинку, с которой она не расставалась во время их скитаний, ушел из дому.<...>
Они поспешили туда, осторожно отворили дверь - и действительно, он сидел у могилы, будто терпеливо поджидая кого-то. Не мешая ему, они наведывались в церковь весь день. Когда стемнело , он вернулся домой и лег в постель, тихо прошептав: "Она придет завтра".
<...>
И с тех пор каждый день он ждал ее, ждал у могилы. Кто знает, какие картины вставали перед ним в этой тихой, сумрачной старой церкви! <...>
В последний раз он ушел из дому теплым весенним днем и не вернулся в обычный час; они пошли искать его. Он лежал мертвый на каменной надгробной плите.
© Ч.Диккенс "Лавка древностей"